Копыта звонко цокают по брусчатке, из-под них летят синие искры, очень хорошо заметные в темноте.
Искусственно состаренный открытый фаэтон с горящими в закопченных фонарях огарками, романтично пахнущий навозом и лошадиным потом. Желто-оранжевый свет ночной Картахены. Напротив меня сидит родной брат классика. И рассказывает, отчаянно жестикулируя.
Хайме Гарсиа Маркесу около 75. Он седовласый, загорелый и коренастый. И отдаленно похожий.
Ну о ком и о чем же еще может рассказывать он, как не о знаменитом родственнике?! И я понимаю, что это должно быть тяжело. Жить всю жизнь чужой жизнью, чужими понятиями, вспоминать чужое, хоть и похожее на твое, детство и юность, примерять на себя чужие мысли и образы. Его ищут ради брата и спрашивают только о брате. Его собственная биография осталась в тени.
Габито, как ласково называет он Габриэля, заслонил все. И он уже почти стал его отражением.
Улица Курато. Дом классика. Старинный красно-желтый особняк XVII века с высокой глухой стеной. Закрыт на замок. Все эти годы Габриэль появлялся в нем только изредка, когда приезжал из Мексики полюбоваться своей Картахеной да повидаться с родственниками.
Только прислуга, что приходит убираться, и может туда попасть. Ключа от него у Хайме нет. Может, кривит душой? Все же это дом, а не музей. А железные номера с фасада поклонники вечно откручивают на память. «Вот здесь, в этом доме, на втором этаже, на Площади таможни происходили встречи Флорентино Арисы и Фермины Даса», — указывает Хайме пальцем на синий балкон с такой уверенностью, будто все это происходило на самом деле.
И я, к стыду своему, понимаю, что уже почти не помню, о какой книге идет речь. Так много там героев с длинными именами.
А вот здесь жил доктор Хувеналь Урбина.
И вдруг все проясняется. «Любовь во время холеры»! Так называется этот потрясающий своей жесткой правдой роман. Надо бы перечитать. Только теперь, спустя несколько лет, я знаю, что Маркес ничего не выдумал.
И дело даже не в том, что у каждого героя его книг были реальные прототипы (где-то тетка или бабушка, где-то дедушка или друг семьи, которого Хайме прекрасно помнит и который, кажется, даже еще жив, а где-то и он сам). Просто история долгой любви длиной в целую жизнь, оказывается, может в точности повторять твою или мою. И она тоже может родиться в Картахене.
Он списывал их с натуры. Маркес не придумывал полковников и генералов, цыган Мелькиадесов и желтых бабочек, жестоких бабушек и безропотных внучек, прекрасных Ремедиос. И грустных шлюшек… С ними я сталкивалась довольно часто в Боготе, проезжая мимо. Каждый день они стоят перед дверьми так называемых резиденций в «зоне толерантности» в своих слишком коротких юбках, раскрашенные, как грустные мимы, нелепые в своей чудовищной реальности. Старые тетки с подведенными глазами и выщипанными ресницами и юные девочки, слишком рано повзрослевшие в ожидании 99-летних стариков. И полковников Аурелиано с их 17 детьми от 17 разных женщин в любом городке предостаточно. Я знаю такие семьи. Особенно часто они встречаются на жарком Атлантическим побережье, но и в холодных регионах тоже присутствуют.
А волшебства в Колумбии так вообще с лихвой! Иногда даже слишком много. Здесь все так, не в меру. Это как карнавал в Барранкилье: был бы повод, а что придумать всегда найдем…
Ни на что не похожий, не в меру веселый, не в меру сексуальный, мир резких звуков и попугайских красок. Мир кумбии ‐ танца не медленного и не быстрого, томного и сладостного, как душная карибская ночь. Мир цветочных битв и странных персонажей.
Веселая ухмыляющаяся смерть в плаще и с косой, провожающая Хоселито-Карнавал в последний путь, безутешные вдовы, поющие, кривляющиеся, танцующие и одновременно рыдающие над гробом карнавала, посылающие последнее «Прощай!» всем плотским удовольствиям, накануне Великого поста.
Человек–кайман. Персонаж непременный, то ли смешной, то ли грустный. Выслеживавший девиц в кустиках на берегах рек, сам превратившийся в рептилию с помощью колдуна, чтобы делать свое нехитрое дело было удобнее. Так никогда и не вернувший облик человека, но не оставивший грешного промысла.
Иллюзорный мир веселья и фальшивых слез. Мир грез и невыносимой жары. Что человеку надо для счастья?! Забыть о бедах и немного посмеяться над чужими. Никто не работает. Все в мире иллюзий. Ненадолго. На чуть-чуть.
А сколько раз я попадала в Макондо?! Их так много…
Столько же, сколько и поворотов на колумбийских дорогах. За каждым из них и расположен Макондо. Между пунктами А и Б. Состояние «между» — особое. В аэропортах, когда ты уже прошел миграционный контроль и потерял из виду родных, когда проверены все сумки, сняты и опять натянуты впопыхах ботинки, когда пройдены все сканеры и ты идешь к самолету, оно вдруг cтановится сильнее и ощутимее, это состояние «между», или «нигде». Ни там ни здесь, не на земле и не в небе, не в толпе, не в одиночестве. Между тобой и мной. Оно тревожно. От него сосет под ложечкой и крутит живот. А бывает, ты живешь в нем годами.
На дорогах это «между» может быть длинным, с остановками: попить кофейку и размяться в забытых Богом придорожных лавках, переждать льющийся сплошным потоком, столь же длинный, как и дорога, дождь, когда в обязательном порядке вспоминаешь «Сто лет одиночества».
У Маркеса есть много достоверных описаний подобных местечек, наверное, столетиями живущих в другом измерении. У каждого Макондо — свой аромат. Скользкие от влаги листья банановых деревьев неожиданно сменяются соснами.
И наоборот. Прохладный горный климат Боготы пахнет сосной и эвкалиптовыми листьями, а также печеными на углях кукурузными лепешками арепас с сыром, которые продают на каждом шагу дородные тети в плетеных шляпах и белых шерстяных пончо — руанах. Этот сладковатый дымок, поднимающийся от жаренного на решетке и тонко нарезанного мяса и от восхитительных копченых колбасок чорисос, живописными темно‐красными бусами развешанных над жаровнями… Климат здесь меняется резко. Еще на 100 метров ниже уровня моря, и ты из осеннего тумана и холодного ветра перемещаешься в вечное лето. Вдруг. Незаметно.
Жаркий климат… Тут другой, свойственный только ему запах, горький от визжащих на поворотах тормозов. И сладкий от ярких пахучих цветов. Запах душных джунглей, пропитанных водой, как рубашка шахтера потом, которые — вот они, вокруг тебя — зовут в зеленые лабиринты, заманивают туда яркими оранжевыми и красными мазками геликоний и бромелий. Убивающий наповал кофе с панелой — сладкой, с кислинкой тростниковой патокой. Кофе, поначалу непонятный ценителям, привыкшим к машинным эспрессо, после нескольких чашек становится неотьемлемой частью твоего существования. Это запах куриного супа санкочо, кипящего в громадной кастрюле на костре, щекочущий ноздри и заставляющий выделяться все имеющиеся в наличие желудочные соки, даже если ты не голоден.
В каждом Макондо — свои цвета и колорит.
Деревня Сан-Базилио-де-Паленке всего в 45 минутах от Картахены, почти необитаемая, пустынная днем, когда возятся в пыли только черные совсем голые ребятишкии, редкий прохожий появляется на улице.
Кажется, что ты в Африке. Или нет? Здесь нет водопровода, но есть унитазы. Белые и имеющие инопланетный вид в туалетах типа сортир, где воду надо лить из ведра ковшиком из тыквы. В жалкого вида саманных домишках висят на ободранных стенах плоскоэкранные телики. А на крышах — спутниковые антенны. Не у всех, не будем преувеличивать. Вечером улицы Паленке под цвет тропической ночи. В темноте (мальчишки играли в футбол и повредили генератор) одна за другой зажигаются свечи, и слышен монотонный плач барабанов. Сегодня нет электричества, значит, не будет просмотрена и обсуждена очередная, 251‐я, серия очередной теленовеллы.
Барабаны становятся все громче, нарастает их ритм. Звучит припев: «Эль-мапале, Эль-мапале».
Резные тени кокосовых пальм и отблески костра, разожженного прямо на улице перед забором, не дают увидеть звезды, яркие и огромные. А при свете костра в диком танце быстро-быстро сплетаются и расплетаются блестящие от пота черные тела. Короткие юбки и открытые пупки, женские бедра, голые мужские торсы и отрешенные лица…
Гимн необузданной плоти. Когда -то их привезли на кораблях из Африки в Картахену, чтобы продать на самом большом в Америке рынке рабов, но они не захотели быть рабами и сбежали вглубь континента.
Женщины Паленке все так же носят на голове тазы с фруктами на шумных пляжах Картахены, как делают это обитательницы африканских деревень.
Те же жесты, та же походка, даже язык сохранился, ленгуа-паленкера, звонкий креольский язык — перемешанный с испанским и видоизмененный банту. И плакальщицы так же заунывно поют и стонут во время похоронного ритуала лумбалу.
Здесь еще живы столетние бабки, рассказывающие малышам жуткие истории об умерших и оживших родственниках… О перенесенных водяными-моханами в параллельный мир детях, забывших потом лица родителей.
Детей здесь хоронят ногами к деревне, чтобы могли вернуться, а взрослых наоборот — чтобы уже не вздумали возвращаться. Здесь часто показываются на пустых дорогах только что похороненные и виденные всеми в гробу люди-призраки. Во все эти истории свято верят — потому что это правда. И бабки, и их слушатели сами все видели и были непосредственными участниками данных историй.
Индейцы уайю, живущие в пустыне Гуахира на самом крайнем севере Южной Америки, больше похожие на кочевников арабских пустынь в своих длинных широких, как парус, ярких туниках,…
…не признающих полутонов, тоже видят и чувствуют своих духов.
Пулови, запретные страшилки из параллельных вселенных, живут рядом с ними. И я их тоже видела. Светлой безлунной ночью в метре от переливающегося Карибского моря на мысе Кабо-де-ла-Вела, заросшем трехметровыми кактусами, где мы ночевали в цветных гамаках под звездами в одной из ранчерий, появились они.
Черные тени, бродившие между подвешенными гамаками. И горячий, отнюдь не ночной ветер задул при их появлении. «Это вануру, — сказали нам хозяева за завтраком, состоявшим из вареных лангустов, тушеной козлятины и рыбы в соусе. — Обиженные духи. Они могут вызвать болезнь или заставить пожалеть о содеянном. Если вы увидите уайюю, у которого нет пупка и тени, — это один из них. Но бояться их не надо, только если тебе есть о чем жалеть. Они становятся сильнее от наших сокровенных страхов. Так что спите спокойно». Утешили…
Когда круглое красное солнце спускается над темнеющей рекой Магдалена, и в бамбуковых зарослях на ее берегу начинается неведомое движение, и слышатся звуки тайной жизни, в маленьких деревушках тоже рассказывают страшные сказки, порой так отдающие действительностью, что непонятно, в какой момент они стали легендами.
О Матери леса, например. Когда она купается в реках и водопадах, вода становится мутной, и начинаются дожди, сели и наводнения. Если вы покуситесь на чужую землю, она напустит болезни на скот, порежет всю проволоку, разделяющую пастбища, и запутает в лесу тех, кто провинился.
Накажет, кстати, и неверных мужей и извращенцев. А поможет от нее только табак. Избегайте темных лесов, неверные мужья!
Домовые в широкополых шляпах и зеленых камзолах любят качаться на стеблях бамбука, пугать девушек, бросая в них комьями коровьего навоза, а также нашептывать им в ушки всякие гадости про любимых. И часто разрывают таким образом даже самые идиллические отношения себе на потеху.
В Амазонии уже не человек-кайман, а розовый дельфин, наделенный человечьим умом, подстерегает девушек. Он франт и сластолюбец. На голове его модная шляпа, на шее — галстук, а на поясе — ремень. Чем не кавалер? А присмотришься, так вместо шляпы рыба-скат, вместо галстука — змея обвила шею, а вместо пояса — скользкий угорь. Ходят слухи, что местные женщины даже увлекались дельфинами и после этого их уже не тянуло к мужчинам.
В общем есть где развернуться фантазии.
Стоит только понаблюдать за жизнью, которая неспешно течет в провинции, как Магдалена. Или как Амазонка, кому что ближе.
Безнадежно ждут пенсий от правительства старые полковники, которым давным-давно никто не пишет. Маленькая деревня — большой ад, здесь разворачиваются нешуточные страсти с драками на мачете из-за черных глаз, которые тоже приводят к обьявленным заранее смертям, как у Сантьяго Нассара.
В деревне Аракатака неподалеку от карибского города Санта-Марта уклад вряд ли радикально изменится в ближайшем будущем,..
…хоть это и родина «нашего Нобеля» — здесь Маркеса только так и называют — и его брата Хайме и несмотря на то, что саму деревушку собираются переименовать в Аракатака-Макондо.
Деревня как деревня. Сонная и жаркая. Полная легких желтых бабочек, летающих где попало, и одиноких велосипедистов. Лень шевелиться от влажного укутывающего зноя. Как раз в зоне «нигде». Банановые плантации. Традиционные кресла-качалки на порогах одноэтажных домов, где всегда кто-нибудь сидит и за чем-нибудь наблюдает.
Вдоль трассы стоят ведра с красными манго, а в тенечке под зонтиками сидят обмахивающиеся веерами продавщицы.
Старая железнодорожная станция…
…и дом телеграфиста. А вокруг все так же, как в 20-е годы прошлого века.
Вот так и Хайме — все никак не может выбраться из этого мира иллюзий, рожденного его братом. Бродит в нем, как-то ориентируется, живет «между» и даже привык. Его немного жалко. Все-таки трудно быть братом великого человека.
Евгения Слюдикова
tawitravel.ru
